Александр Мень. История религии. Учебник. Том1.
Глава IV. ДИОНИС, ЛОГОС, СУДЬБА
Религия и философия Древней Греции
ДРЕВНЕГРЕЧЕСКАЯ РЕЛИГИЯ
Очеловеченные боги
Греция, X—V вв. до Р.Х.
Мыслители Древней Греции создали своеобразную картину мироздания и
определили характер ные для своего времени всеобщие закономерности жизнедеятельности
человека. Эллинистический мир стал первым полем деятельности апостолов,
когда они обратились с проповедью к язычникам. Вышедшее из библейской страны
Слово Божие было принято людьми античного общества, и на этой почве возрастала
Вселенская Церковь. Мученики и апологеты, учители и Отцы Церкви в большинстве
своем были сынами греко-римского мира. Отцы Церкви говорили, что Бог открывал
людям истину постепенно, и главные достижения античности в этом направлении
— это древнегреческая философия и жажда новых идеалов, вызванная неудовлетворенностью
языческими верованиями.
Что же представляла собой древнегреческая религия и почему в
сознании людей, почитавших Зевса, Афину и других олимпийцев, возникло стремление
к чему-то новому?
Рис. 76
Гомер. IV в. до Р.Х.
Самые древние культы у всех народов мира были связаны с почитанием Богини-Прародительницы, а также стихийных сил природы. В истории большинства древних религий есть исключительно важный переломный момент, когда человек, впервые осознав священный характер мирового порядка, гармонии и разума, противопоставляет их иррациональным силам хаоса. Этот момент запечатлен в мифах о борьбе богов. Против стихийных демонов первобытного общества выступают божества человекоподобные, созидающие стройную иерархическую систему мира. В представлении эллинов боги-победители поселились на Олимпе, который стал уже не столько горой, сколько некоей небесной областью. Обитатели Олимпа мыслились как существа, во всем, кроме бессмертия, сходные с людьми. Мифы красочно рисуют их жизнь среди войн и соперничества, интриг и пиров, любви и ненависти. Победа олимпийцев над темными силами Матери-Земли отразила гордое самосознание человека-борца, человека-деятеля и устроителя жизни, узнавшего о своем превосходстве над природой. Триумф человекоподобных богов в примитивной форме заявлял о вере в высшую значимость духовного начала.
Рис. 77
Артемида. Восточный фриз Парфенона. 447-432 гг. до Р.Х. Фрагмент
Рис. 78
Гомер. Монета из Хиоса. IV в. до Р.Х.
Однако победа Олимпа, как гласит сказание, не была полной: сразив титанов
и чудовищ, боги не решились посягнуть на саму Богиню-Мать. Верховная власть
осталась за ней. И над всем продолжала тяготеть неизбывная Судьба, которую
невозможно было ни постичь, ни одолеть, ни умолить. Она представала все
той же Богиней-Прародительницей. Именно здесь корень того фаталистического*
чувства, из которого родилась античная трагедия, воспевшая тщетный поединок
человека с Неведомым.
______________________________________________________________________
* Фаталистический, прил. от сущ. «фатализм» (лат. «судьба», «рок»)
— слепая покорность обстоятельствам, страх перед собственной активностью,
которая якобы либо напрасна (судьба решила иначе), либо может прогневить
духов и демонов.
«Илиада» и «Одиссея» Гомера были для греков настоящей энциклопедией,
откуда многие поколения эллинов черпали свои религиозные понятия. Главная
тенденция гомеровской религии — очеловечение богов — находила живейший
отклик среди жителей греческих городов-полисов.
Однако постепенное преодоление культа человеческого начала в древнегреческой
религии позволяет ей подняться над простым антропоморфизмом. Бессмертие,
поддерживаемое волшебным напитком, и необоримая сила олимпийских великанов
являлись лишь чисто внешними признаками, отличающими богов от людей.
Процесс сближения между двумя мирами — Олимпом и родом смертных — прослеживается
и в религиозном искусстве Греции VII—V вв. до Р.Х.
Появившиеся в начале этого периода храмы сооружались по образу жилищ
и обычно отличались не очень большими размерами. Строя их, греки хотели
предоставить Зевсу или Посейдону «дом» в пределах своего города. Возводя
обиталища для богов, греки надеялись сделать бессмертных своими согражданами,
покровителями полиса. Для грека вселение бога в храм было одним из средств
очеловечения его, почти насильственного удержания бога в полисе. Бывали
даже случаи, когда статуи богов приковывали цепями, чтобы помешать им покинуть
жилище.
Эта же тенденция к стиранию границ божественного и человеческого наметилась
и в культовых изображениях. Если от старых примитивных идолов веяло чем-то
загадочным, сверхъестественным, то в дальнейшем мы видим образы все более
земные, понятные, человечные.
Божество, изваянное из камня, наделенное прекрасным земным ликом, живущее
в собственном доме, мыслилось в значительной степени как друг, защитник
и сосед грека. Олимп и город оказались рядом; ведь недаром мифы постоянно
говорили о любви и браках между бессмертными и людьми.
Слишком земные боги оказывались существами почти того же порядка, что
и смертные. Между тем люди не могут долго довольствоваться идеалом, который
не возвышается над их уровнем. То, перед чем человек может склониться,
не унижая своего достоинства, должно превосходить его, а этого нельзя было
сказать о гомеровских богах. Поэтому естественно, что взор мыслящих греков
все чаще стремился проникнуть в таинственные небеса над Олимпом.
Но что они могли найти там? Из поэм Гомера им было известно, что боги
бессильны перед решением Судьбы, а следовательно, она правит миром. Вселенная,
таким образом, являет собой как бы систему всеобщей зависимости. Раб подчинен
человеку-господину, человек — игрушка богов, боги подвластны Судьбе. Удел
человека — рабство не только физическое, но и духовное. Человек как раб
предстоит богам не с чувством смирения, а скорее как невольник. Смирение
рождается из веры в благость высших сил, между тем никаких признаков благости
Мойры* у Гомера нельзя было найти. Ее предначертания — лишь прихоть, не
имеющая цели и смысла, которая превращает мир и действия человека в абсурд.
______________________________________________________________________
* Мойра — букв. «участь», «доля», которую люди получают при рождении;
богиня судьбы у древних греков.
Рис. 79
Дионис. Роспись амфоры. Около 500 г. до Р.Х.
За красочными картинами гомеровского эпоса можно различить скрытую мысль об обреченности людей и народов. Оборона Трои бесполезна — ее жребий предопределен; Ахиллес знает о неизбежности своей ранней гибели, Одиссей — об участи своих товарищей. И что удивительного, если у певца, прославляющего могучих витязей, внезапно прорывается скорбное восклицание:
«Меж существами земными, которые дышат и ходят,
Истинно в целой Вселенной несчастнее нет человека!..»
Даже поэт Анакреонт, стяжавший славу своими игривыми стихами, неожиданно как бы проговаривается:
«Умереть бы мне! Не вижу никакого
Я другого избавленья от страданий».
Рис. 80
Герма бога Диониса. V в. до Р.Х.
Так греки пришли к мысли о том, что земная жизнь — это долина скорби.
Египтянам и индийцам были чужды подобные представления благодаря вере
в бессмертие. Гомеровская же религия, говоря о страшной Преисподней, ожидавшей
людей после смерти, внушала им лишь тоску и ужас. Перед лицом смерти человек
переставал быть активным членом общества, оказывался беспомощным у края
пропасти.
Дионис
Европейская Греция, ок. 650—550 гг. до Р.Х.
Древние греки любили повторять: «Мера, мера во всем». Но не являлось
ли это частое обращение к «мере» результатом того, что они ощущали в глубинах
своей души силы, совершенно противоположные разуму и порядку?
Эпоха, о которой мы рассказываем, была временем духовного брожения
и зарождения духовной мысли. У греков этот период (VII—VI вв. до Р.Х.)
ознаменовался тягой к мистическим культам. Человек, путешествовавший тогда
по Элладе, не мог не заметить, что повсюду происходит нечто странное и
непонятное. Горные леса стали временами оглашаться пением и криками: то
были толпы женщин, которые носились среди деревьев с распущенными волосами,
одетые в звериные шкуры, с венками из плюща на головах; в руках у них были
тирсы — палки, обвитые хмелем; они предавались исступленным пляскам под
звуки первобытного оркестра: визжали флейты, звенели литавры, поднимался
дурманящий дым от сжигаемых конопли и смолы.
Рис. 81
Дионис в ладье. Роспись килика. Фрагмент. Около 530 г. до Р.Х
Ночью колеблющийся свет факелов освещал фантастические картины шабаша.
Полуголые девушки с остекленелым взглядом рвали зубами мясо трепещущих
животных. На этих диких лесных празднествах женщины, слишком долго жившие
взаперти и порабощенные городом, брали реванш: насколько суровы были к
ним общественные законы, настолько велик был энтузиазм их разнузданных
радений. Едва раздавался призывный клич, как они переставали быть матерями,
дочерьми, женами; они покидали свои очаги и прялки и с этого мгновения
всецело предавались оргиям в честь Диониса (Вакха).
Дионисизм показал, что под покровом здравого смысла и упорядоченной
гражданской религии клокотало пламя, готовое в любой момент вырваться наружу.
Люди верили, что пляски вакханок принесут плодородие полям и виноградникам.
В дни радений служительницы могущественного бога пользовались покровительством
и уважением.
Рис. 82
Дионис с сатирами и менадами. Роспись кратера. Фрагмент. Около 440
г. до Р.Х.
Рис. 83
Фавн с тирсом. I в.
Приверженцы Диониса чувствовали себя снова, подобно своим далеким предкам, детьми не городской общины, а Матери-Земли. Дионисизм проповедовал слияние с природой, в котором человек всецело ей отдается. Когда пляска среди лесов и долин под звуки музыки приводила участников вакханалий в состояние исступления, они купались в волнах космического восторга, их сердца бились в лад с целым миром. Тогда упоительным казался весь мир с его добром и злом, красотой и уродством.
«Счастлив, если приобщен ты
Оргий Матери Кибелы;
Если тирсом потрясая,
Плюща зеленью увенчан,
В мире служишь Дионису».
Все, что видит, слышит, осязает и обоняет человек, — проявления Диониса.
Запах бойни и сонного пруда, ледяные ветры и обессиливающий зной, нежные
цветы и отвратительный паук -— во всем заключено божественное. Разум не
может смириться с этим, он осуждает и одобряет, сортирует и выбирает. Но
чего стоят его суждения, когда «священное безумие Вакха», вызванное опьяняющим
танцем под голубым небом или ночью при свете звезд и огней, — примиряет
со всем! Исчезает различие между жизнью и смертью. Человек уже не чувствует
себя оторванным от Вселенной, он отождествился с ней, а значит — с Дионисом.
Здесь мы видим искаженные проявления жажды Божественного, неистребимой
в человеке. И чем меньше способны идеи века утолить ее, тем сильнее может
оказаться взрыв. Когда душа не находит подлинно высокого призвания, ее
порывы могут принимать самые устрашающие и уродливые формы.
Мистика Диониса родилась из стремления найти в природе вечную жизнь
и спасение. Но в конце концов она лишь низводила человека до уровня животного.
Впрочем, и это не совсем верно. Полного возвращения к бессловесным для
человека быть не может. То, что естественно для зверя, у людей нередко
становится болезнью, безумством и извращением. Им не дано безнаказанно
отрекаться от разума, от совести, от духа. Человеку открыт один единственный
путь — путь к восхождению. Попытка же спуститься вниз, к чисто травоядному
способу бытия, несет лишь иллюзорное освобождение.
Орфики
Афины, ок. VI в. до Р.Х.
До нас дошли созданные в V в. до Р.Х. «Орфеевы гимны», в которых содержится
новое религиозное учение, попытавшееся соединить в себе гармонию и стихию,
увидеть верховное Единство. Они восходят к мифическому герою — Орфею, поклоннику
Аполлона. О нем говорили, что от матери своей, музы Каллиопы, он получил
волшебный дар: «Его игра и пение покоряли стихии. Когда он путешествовал
с аргонавтами, волны и ветер смирялись, зачарованные дивной музыкой».
Об Орфее рассказывали, что, пытаясь вернуть на землю свою жену Эвридику,
погибшую от укуса змеи, он спускался в Преисподнюю. И даже там его лира
творила чудеса: чудовища закрывали свои пасти, успокаивались злобные Эринии,
сам властитель Аида был покорен Орфеем. Он согласился отдать ему Эвридику,
но с тем условием, чтобы певец шел впереди, не оглядываясь на нее. Однако
Орфей не мог преодолеть наплыва чувств и обернулся, Эвридика была увлечена
в бездну, на этот раз навсегда.
Безутешный, скитался певец по земле, не находя покоя. Но вскоре и его
самого настигла гибель. Во Фракии он встретил толпу безумствующих вакханок,
которые в припадке исступления растерзали Орфея. Каллиопа со слезами собрала
окровавленные куски тела и погребла на вершине горы Пангея. Лишь голова
певца вместе с его неразлучной лирой упала в море, и волны вынесли ее на
остров Лесбос. Там, в расселине скал, она изрекала пророчества.
Учение орфиков исходит из того, что в мире есть два противоположных
начала — Аполлон и Дионис. Один олицетворяет единство и стройность, другой
— многообразие и раздробленность. Но в то же время в орфизме присутствует
и идея верховного Единства, хотя она имеет еще языческий характер. Это
обожествленная стихия, предвечное мировое лоно. В некоторых текстах оно
именуется Хроносом, Временем. Хронос породил светлый Эфир неба и клокочущий
Хаос. Из них родилось космическое яйцо, которое содержало в себе все зародыши
Вселенной: богов, титанов и людей. Этот образ характерен для древнего политеизма,
утверждающего, что мир не сотворяется, а рождается сам.
Рис. 84
Орфей у фракийцев. Роспись кратера. Фрагмент. Около 450 г. до Р.Х.
Когда гигантское яйцо раскололось, продолжает орфическое сказание, из
него вышел сияющий Протогонос — Первородный — бог, объемлющий собою все
природное многообразие.
В борьбе богов и титанов Зевс поглотил Первородного и стал единственным
мировым Божеством. Он вступает в союз с Преисподней, и от ее царицы рождает
съшаДиониса-Загрея. Это не новый бог, а другая ипостась Зевса, его мощь,
«одождяющая сила»; отсюда формула орфиков: «И Зевс, и Аид, и Солнце, и
Дионис — едины».
Миф повествует, что однажды титаны ополчились против Диониса, который
пытался ускользнуть от них, принимая различные облики. Когда он обернулся
быком, враги настигли его, растерзали и сожрали. Нетронутым осталось лишь
сердце — носитель Дионисовой сущности. Принятое в лоно Зевса, оно возродилось
в новом облике, а небесные громы спалили мятежников.
Из оставшегося пепла, в котором божеская природа была перемешана с
титанической, возник человеческий род. Это означает, что человек искони
был существом двойственным.
Здесь, несомненно, отразился опыт религии Диониса. В момент священного
безумия человека подстерегало дремавшее в нем «титаново» начало. Именно
оно приводило людей к озверению и к победе плотских желаний. Блаженство
человека — в крылатом парении духа, его несчастье — в подчиненности плоти.
Так в греческом сознании совершается переворот, и взгляд на природу
человека приближается к индийским воззрениям. Если в гомеровские времена
важнейшим считалось тело, а душу мыслили чем-то ущербным, нетвердым и слабым,
то теперь именно она провозглашается высшим началом.
Рис. 85
Орфей, играющий на лире. Мозаика. III в.
Тело — это гробница, считали орфики. Душа подавлена им и влачит в его
тесных
границах жалкое существование. Даже и в смерти не освобождается она от
тисков титановой природы. Эта низменная природа заставляет душу вновь возвращаться
на землю, и нет конца страданиям духа — Дионисовой искры.
Подобно прочим мифам о страждущем божестве, орфизм заключал в себе
одно из великих прозрений дохристианского мира. Миф о смерти и воскресении
бога — это проекция на религию природных циклов, и одновременно это смутная
догадка о том, что мир, удалившийся от Бога, не оставлен Им на пути страдания,
что Божество состраждет творению, снисходит к нему, чтобы принять его муки
и вывести к истинной жизни.
Орфики учили, что человек сам должен идти навстречу Дионису-спасителю.
Этому служили мистерии, державшиеся в строжайшей тайне. Участвуя в них,
посвященный становился ближе к Дионису. В жизни орфики стремились развивать
в себе начала добра, бороться с титаническим началом. Этому служили ограничения
в пище, особые принципы аскезы — так называемая «орфическая жизнь».
Рис. 86
Пифагор.
Середина V в. до Р.Х.
Пифагор
Южная Италия, 540-500 гг. до Р.Х.
Примерно в то время, в конце VI в. до Р.Х., появился первый религиозный
мыслитель Эллады, своего рода пророк — Пифагор (580—500 гг. до Р.Х.).
В городе Кротоне (на юге Италии) он стал излагать свое учение и основал
Союз, или братство. На Пифагора смотрели как на чудотворца. Одетый в белые
одежды, он поражал всех «важностью вида». О нем рассказывали, что он проникал
в загробный мир, беседовал с духами. Учение Пифагора было обращено к посвященным
и хранилось в тайне. Но все же основные его мысли дошли до нас.
Пифагор учил, что душа бессмертна, но переходит из тела в тело, все
в мире повторяется через определенные промежутки времени.
Центром его учения было понятие гармонии, навеянное культом Аполлона,
бога искусств, света и соразмерности. Двуединство Аполлона и Диониса является
основным принципом космоса. Этим словом (от греч. слова со значением «устраивать»,
«украшать») впервые назвал Вселенную Пифагор.
Верховным божеством философ почитал некое огненное Единство, пребывающее
в самом средоточии космоса; это пламенное Целое образует множественность
миров, состояний и качеств. Значение Пифагора заключается в том, что на
место каприза, произвола и неустойчивости, которые усматривала в мире олимпийская
религия, он поставил идею закономерности. Пифагор считал, что разум человека
может постичь эту закономерность, что человеческий дух основан на тех же
законах, что и космос. Высший порядок, скрытый от взоров невежд, способна
открыть человеку музыка. Пифагор учил своих последователей внимать «гармонии
сфер».
Один из пифагорейцев говорил, что есть «божественное знание», приобщающее
человека к вселенской гармонии. Это знание может быть выражено только на
языке математики. Она рассматривалась как каркас космографии, как путь
к выведению единой формулы мира, которая тождественна с музыкальной гармонией.
Пифагор указывал и на возможность настройки души-инструмента в унисон
с небесной симфонией. Им являлся особый уклад жизни, который требовал просветленности,
гармоничности и меры в поступках, чувствах и мыслях. Пифагореец должен
был воспитывать в себе целомудрие, сдержанность, миролюбие, уважение к
древним учениям, строго следить за собой, заглядывая в свою душу, проверяя
совесть. Человеку следует помнить, что его бессмертная душа есть арена
противоборства враждующих сил. Их нужно привести в равновесие. Того, кто
не смог перестроить свою душу по принципам гармоничности, не минует возмездие.
Лишь совершенная жизнь может принести душе блаженство в этой жизни и в
будущих воплощениях.
Образованный Пифагором союз представлял собой настоящий религиозный
орден со своей обрядностью, иерархией, учением для посвященных; членов
его связывали строгая дисциплина и послушание. Особое значение придавалось
развитию музыкальной культуры и математических знаний, углубленным размышлениям-медитациям.
Идеи Пифагора о Едином, о гармонии, вечных основах мироздания, о бессмертии
духа оказали плодотворное воздействие на развитие античной философии и
науки. Не обладая столь могучим религиозным даром, как Индия или Израиль,
Греция все же сумела завоевать для мира великие духовные сокровища в сфере
познания и религиозной мысли.
ГРЕЧЕСКАЯ ТРАГЕДИЯ
Эсхил
Афины, 525-456 гг. до Р.Х.
С начала V в. до Р.Х. о самых трудных жизненных проблемах заговорил
греческий театр. Он стал и храмом, и трибуной, и книгой. Создателем греческой
трагедии был Эсхил (525—456 гг. до Р.Х.).
В центре творчества Эсхила стоит трилогия о Прометее — титане, дерзнувшем
похитить у Зевса огонь для людей. Древний миф послужил Эсхилу канвой для
воплощения своих самых сокровенных дум.
Завязка драмы — первая часть трилогии, до нас не дошла. Вторая ее часть,
трагедия «Прикованный Прометей», начинается с того, что Зевс, не властный
убить Прометея, приговорил его к вечной пытке.
Бездушные исполнители царской воли — Власть и Сила — приводят великана
к скале: Гефест, хотя всем сердцем состраждет ему, не в состоянии ослушаться
Зевса. Острое лезвие пронзает грудь Прометея, руки его накрепко притягиваются
цепями к камням; и другу людей, как бы распятому над шумящим морем, остается
лишь ждать, когда орел Зевса спустится терзать его.
Пока грохочут удары молота, пока палачи совершают свое дело, Прометей
хранит молчание. Но едва они уходят, как титан разражается громкими воплями
и укорами. Он зовет весь мир в свидетели, взывает к Матери-Земле, к Эфиру,
к быстрокрылым ветрам, рекам и волнам: «Смотрите, что ныне, бог, терплю
я от богов!»
На зов страдальца откликается хор морских Океанид, они уговаривают
Прометея подчиниться. А добродушный Океан говорит: «Не лезь ты на рожон,
не забывай, что правит никому не подотчетный царь».
Но не таков Прометей, он знает, что терпит за доброе дело и не собирается
отрекаться от него. Он предвидел свою участь, но тем не менее пошел на
нее во имя человеколюбия. Он тверд, как скала, о которую у ног его тщетно
бьются волны. На уговоры Гермеса, которого Зевс посылает выведать известную
лишь Прометею тайну будущего, титан отвечает:
«Не думай, что из страха перед Зевсом
Я стану бабой, буду умолять,
Как женщина, заламывая руки,
Чтоб тот, кого я ненавижу, снял
С меня оковы. Не бывать тому!»
Рис. 87
Античные театральные маски
Рис. 88
Эсхил.
460-450 гг. до Р.Х.
Судьбу Олимпа, о которой поведала Земля Прометею, он не откроет своему
мучителю.
В трагедии все как бы сосредоточено на том, чтобы показать царя богов
мстительным тираном. Прометей кричит, что он ненавидит всех богов, что
у Зевса «справедливостью служит произвол», что расправа над заступником
людей — всемирный позор владыки Олимпа.
В заключение трагедии Зевс исполняет свою угрозу — и скала с казнимым,
среди воя и блеска молний, проваливается в Тартар.
Симпатии зрителя были, конечно, на стороне Прометея. А что же Зевс?
Может, божество — не хранитель мира и промыслитель, а страшный палач? Ведь
некоторые народы свыклись с такой мыслью, о чем, например, свидетельствует
культ Молоха.
Но Эсхил не делает такого вывода. Он говорит: если Зевс таков, то против
него надо восстать во имя добра и свободы. Эсхил взывает к вольнолюбию
и мужеству греков, к их чувству человеческого достоинства, произносит приговор
деспотизму и поистине божественным ореолом окружает того, кто отдает себя
за людей, во имя их спасения. Не случайно, что в скале Прометея иногда
усматривали античный прообраз Креста Христова.
Третья (ныне утраченная) часть трилогии — «Освобожденный Прометей»
— посвящена примирению богов. Зевс сохранил свой трон, но лишь потому,
что отказался от зла, изменил саму свою природу. Так решила Судьба, и это
уже не просто слепое течение событий, а торжество Правды: Судьба требует
того же, что и нравственное чувство человека. У Эсхила она перестает быть
враждебным началом, а является принципом нравственного Миропорядка. Верховный
бог в единении с Мойрой олицетворяет Провидение. Этому провидению Эсхил
оставляет прежнее имя — Зевс. Он не хотел вводить новую религию, но стремился
обновить старую. Его исповедание веры сводится к тому, что не тирания темных
и злых сил господствует во Вселенной, но божественная Правда.
Софокл
Афины, V в. до Р.Х.
Младший современник Эсхила, другой великий трагик — Софокл (497—406
гг. до Р.Х.) жил в эпоху расцвета Афин при Перикле и в последующие годы
Пелопоннесской войны и эпидемий. Еще недавно казалось, что свободная жизнь
в свободном цивилизованном обществе ведет к окончательному триумфу человека,
к спасению от всех мировых зол. Но пришло непонятное и грозное несчастье,
беспощадно уничтожая все планы и мечты. Умирает от чумы в расцвете сил
Перикл, не осуществив и половины своих замыслов.
Софокл не может, как Эсхил, верить в Провидение, Справедливость и гражданские
идеалы — все это рухнуло перед лицом неведомых сил. Под непосредственным
впечатлением смерти Перикла Софокл пишет драму «Царь Эдип».
Трагедия воскрешает одно из древних фиван-ских сказаний. В Фивах свирепствует
мор. Отчаявшиеся люди приходят к своему царю Эдипу, прося спасти их; ведь
Эдип — великий герой и защитник народа, его избрали монархом после того,
как он победил кровожадного Сфинкса, разгадав его загадки.
Эдип посылает вопросить оракула и получает ответ, что бедствие навлек
живущий в Фивах убийца прежнего царя. Лая. Но кто этот человек? Эдип клянется,
что разыщет его и уверенно берется за дело; он вызывает старого прорицателя-слепца
Тиресия и умоляет его открыть имя преступника. И вот тут-то начинает надвигаться
неотвратимое...
Рис. 89
Софокл.
Vв.доР.Х.
Рис. 90
Перикл.
Около 440 г. до Р.Х
.
Софокл настраивает зрителя на ожидание подкрадывающейся беды. То, что
сюжет ему известен, не умаляет напряжения. Напротив. Предугадывая развязку,
зритель испытывает волнение от каждой случайно оброненной фразы, каждого
намека. Кажется — вот слово, один шаг, и все останется в тайне, но нет
— это всего лишь короткая передышка, и Рок снова продолжает свое наступление.
Тиресий колеблется, он не хочет открывать имя убийцы, царь настаивает,
приходя в раздражение, а затем и в ярость. Тогда пророк осторожно намекает,
что в самом Эдипе есть «кое-что, достойное укора». Но властитель глух ко
всем предостережениям: он неотступно требует ответа и наконец получает
его:
«Заставлю же тебя
Я приговор свой собственный исполнить:
Беги от нас: не говори ни с кем —
Ты кровью землю осквернил, ты проклят!»
Эдип поражен, но ни на секунду не сомневается, что пророк лжет. Это заговор! Тогда Тиресий удаляется, всенародно объявив, что Эдип — убийца своего отца и муж своей матери. Настороженный царь останавливает слепца:
Рис. 91
Развалины греческого форума
«Эдип. Слова твои загадочны.
Тиресий. Умеешь ты хитрые загадки разрешать.
Эдип. Над счастьем ли Эдипа ты смеешься?
Тиресий. То счастие тебя погубит».
Гнев царя обращается на брата жены, Креонта: это его происки, он хочет
завладеть престолом. Но в дело вмешивается царица Иокаста. Она смеется
над пророчеством: ведь Лаю было предсказано, что он падет от руки сына,
и поэтому он приказал бросить ребенка в лесу связанным. Убит же Лай был
вовсе не сыном, а разбойником на перекрестке дорог. Можно ли после этого
верить оракулам?
Упоминание о перекрестке заставляет Эдипа вздрогнуть; он начинает торопливо
расспрашивать, как выглядел Лай, как совершилось убийство. И каждый ответ
наполняет его ужасом. Невероятная догадка закрадывается ему в душу. Страх
овладевает и царицей.
Эдип велит найти последнего свидетеля — старого слугу Лая, которому
приказали умертвить младенца-царевича. А сам тем временем рассказывает
Иокасте, как до прибытия в Фивы он встретил на перекрестке дерзкого старика
на колеснице, который не хотел уступить ему дорогу. Старик хлестнул Эдипа
плетью, а тот в приступе ярости поверг наглеца наземь и без труда расправился
с его рабами. Что, если этот убитый старик и Лай — одно лицо? Но все же
Эдип продолжает еще надеяться. Быть может, это — ошибка, совпадение? Он
готов ухватиться за любую возможность. Иокаста утешает его, напоминая,
что сын ее и Лая погиб еще в младенчестве.
Теперь ждут старого пастуха. А тем временем речитатив хора звучит как
погребальная песнь:
«Гордость рождает тиранов,
И многих, насытив безумьем,
Выше, все выше ведет их
К обрыву в пропасть».
Зритель уже готов к катастрофе. Перед ним Эдип — мечущийся, страдающий,
страстно желающий доказать себе свою невиновность. Между тем он уже обречен.
На мгновение тучи рассеиваются. Из Коринфа прибывает вестник, который
сообщает, что умер Полиб — отец Эдипа. В несчастном царе вновь оживает
надежда. Он объясняет гонцу, что бежал из Коринфа, потому что ему было
предсказано, что он убьет отца и женится на матери. Но раз царь Полиб умер
своей смертью, то бояться нечего. Правда, еще жива мать... Но тут вестник,
думая утешить царя, открывает ему тайну: Эдип не родной сын коринфской
четы — он был найден ребенком в лесу и усыновлен Полибом... От надежд не
остается почти ничего. Окончательно уничтожит их старый пастух, готовый
уже предстать перед Эдипом.
Напрасно Иокаста умоляет мужа прекратить расспросы; в ослеплении он
как бы забывает об опасности, которая кроется в признании очевидца. Он
надменно заявляет, что не стыдится низкого происхождения:
«Но знаю: в том, что я дитя Судьбы,
Всем радости дарящей, нет позора.
Судьба мне мать и время мне отец:
Они Эдипа сделали великим
Из малого. Я родился от них
И не боюсь узнать мое рожденье!»
Увы! Это последние слова Эдипа-царя, больше он не будет говорить как
власть имеющий. Сейчас он узнает, какая «мать» ему Судьба, и родится новый
Эдип: Эдип-преступник, Эдип-человек, искалеченный Судьбой.
Угрозами вырвано признание у пастуха. Да, он, Эдип, был сыном Лая,
тем самым, которого тот решился умертвить, боясь исполнения пророчества.
«Горе, горе! Я проклят!» — кричит обезумевший царь. Но Судьба готовит
еще один удар: Иокаста повесилась во дворце. С воплем врывается Эдип в
спальню жены-матери и застежками ее пояса выкалывает себе глаза: он не
хочет больше видеть ни людей, ни солнца, он просит увести его, спрятать.
«Ночь беспредельная,
Неотвратимая! Тьма несказанная,
Смерти подобная!
Еще в ней ярче образы кровавые,
Еще сильнее боль воспоминанья!»
Аполлон отомстил за пренебрежение к его пророчеству. О, зачем не был
Эдип убит ребенком? Зачем чужая жалость спасла его? Он — сын, он — и муж,
дети его — его братья. «Нет, нет! Нельзя об этом говорить... Из людей не
вынес бы никто моих страданий».
Весь этот кошмар отцеубийства и кровосмешения усугубляется для него
мыслью о скверне, влекущей за собой проклятие. Но он сам казнил себя.
В последних сценах трагедии перед зрителем уже не гордый и вспыльчивый
властелин, а согбенный слепец, погруженный в тихую скорбь. Он уходит из
города как зачумленный. А хор говорит о тщете человеческого счастья, о
непрочности жребия смертных, о всевластии Судьбы, которую не может преодолеть
никто, даже победитель Сфинкса.
Снова Мойра вырастает над миром как маска Горгоны*. Она — не высшая
благая Воля, она — лишь неумолимый порядок вещей, перед которым человек
бессилен. Такова, согласно Софоклу, правда жизни. У Софокла Мойра меньше
всего похожа на небесный Промысел. Она просто действует как закон причинных
связей, равнодушный к миру человека. Совершилось преступление — не важно,
сознательно или невольно; оно — реальный факт и влечет за собой столь же
реальные последствия. Здесь источник античного «страха судьбы», немыми
свидетелями которого остались маски греческого театра. Конвульсивные гримасы
этих бредовых ликов говорят о всепоглощающем ужасе человека, подавленного
Неведомым.
________________________________________________________________________
* Горгоны — в греч. мифологии три сестры, чудовища, обитающие на краю
света; одну из них — Медузу — обезглавил Персей. Взгляд Горгон превращает
людей в камни.
Но, рисуя борьбу Эдипа с Роком, Софокл не мог стать на сторону Судьбы.
Поэтому поражение Эдипа он изобразил, глубоко сочувствуя герою.
Страдание делает несчастного царя прекрасным, зрители плачут вместе
с ним. Фатум побеждает Эдипа лишь внешне. Внутренне же он остается свободным;
скорби и муки очищают его. Он выразитель духовного начала, нравственной
воли человека. Зритель видит его духовную силу и ощущает его невиновность,
хотя в трагедии об этом не сказано почти ни слова. И таким образом Эдип
одновременно оказывается и жертвой, и победителем Судьбы.
ДРЕВНЕГРЕЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ
Возникновение философии Малая Азия, 650—540 гг. до Р.Х.
Формирование философии как самостоятельной области знаний позволило
мыслителям древнего мира познавать законы бытия человека, развития природы
и Высшего начала независимо от религиозного откровения. Прежде всего разделение
науки и веры позволило им развиваться, не препятствуя друг другу. Эмпирическое
знание, изучение природы и отвлеченная мысль требуют своих «правил игры»,
и вторжение религиозных доктрин в эту область сковывало науку. Религия
же не зависит от науки, и эмансипация науки и философии от опеки богословских
теорий открывает новые возможности как для знания, так и для веры.
При этом не следует забывать, что наука и метафизика не бывают абсолютно
автономными. Человек, постигающий истину, — не гносеологический* механизм:
в своих усилиях разрешить мировые загадки он часто исходит из интуиции.
Научное знание развивается по формально-логическим законам, постулатом
его — сознает это человек или нет — являются некие недоказуемые утверждения,
которые он принимает как очевидные для себя. Иными словами, отправной пункт
науки связан с верой.
________________________________________________________________________
* Гносеология — наука о познании.
Разделение двух видов познания реальности во многом помогло уяснению
их границ и природы. Но рубежи нарушались, и возникали конфликты. Теологи
пытались навязать науке свои теории, а представители естествознания и философии,
забывая об априорности* научных посылок, неоправданно наделяли разум всемогуществом,
видя в нем единственный орган познания для всех измерений бытия.
________________________________________________________________________
* Априорность — возможность введения научно-теоретических посылок без
доказательств; априорные посылки в строго научной теории должны получить
подтверждение.
Такой «рационализм» действительно можно назвать «первородным грехом»
мышления. Его ошибка заключается в том, что он объявил разум высшим судьей,
игнорировал все пласты реальности, кроме эмпирического и умопостигаемого.
Рационализм рассекал живой познающий субъект — человека, сужая его возможности.
Человек знал, насколько «научная» картина мира зависит от чего-то иного,
нежели наблюдение и логика, а именно — от внутренней установки, ориентира
мыслителя, его видения реальности — веры.
После всего сказанного, быть может, покажется странным утверждение,
что главной целью греческой философии было искание Бога. Но в действительности
к Нему как к первичной реальности были обращены взоры величайших умов античности.
Древнегреческие мыслители должны были занять место жрецов и пророков, возвыситься
над народными верованиями. Начав с отрицания частных черт язычества, эллинские
мудрецы в поисках цельного миросозерцания стремились выработать идею высшего
Единства. Вокруг этого вращались и античная наука, и философия. С самых
первых шагов они отказались от служения только практическим нуждам, а поставили
на первое место бескорыстную жажду истины.
Уверенность в существовании единого верховного Принципа для всей Вселенной
явилась стержневой линией греческой философии. Вспомним по аналогии, с
какой борьбой утверждался монотеизм в Израиле, вспомним, что идея многобожия
оставалась господствующей в большинстве старых цивилизаций, и тогда мы
сможем оценить подвиг греческих философов и понять трудности, которые стояли
на их пути. Интуиция Единства не имела для них той достоверности, какую
дает Откровение, и тем напряженнее должны были быть усилия интеллекта,
строившего свое незримое здание.
Из всей богатейшей греческой философии мы остановимся только на учении
трех мыслителей: Гераклита, Сократа и Платона.
Рис. 92
Гераклит. V в. до Р.Х.
Гераклит.
Эфес, 540-470 гг. до Р.Х.
Гераклит (ок. 554—483 гг. до Р.Х.) исходил из того, что существует
единый закон, на котором основана вся Вселенная. Бытие есть космический
процесс. «Все течет», нет ничего постоянного: жизнь сменяется смертью,
бодрствование — сном, расцвет — увяданием, холод — жарой. То опускаясь,
то поднимаясь, проносятся волны бытия, в каждый миг все вступает в новую
фазу или форму существования. «Нельзя в ту же реку войти дважды».
Для Гераклита противоречие являлось одним из коренных свойств мироздания.
«Борьба — отец всему и царь». «Борьба всеобща... все рождается через распрю».
Но творческая сила «распри» не просто в противостоянии и противоборстве
полюсов, а в их соединении. «Расходящееся с самим собой приходит в согласие,
самовосстанавливающуюся гармонию лука и лиры». Так через двойственность
образуется единство, которое в процессе становления снова поляризуется
для нового синтеза. «Из всего возникает единое, и из единого — все», —
утверждал Гераклит. «Этот космос, тот же самый для всех, не создал никто
из богов, ни из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живым огнем,
закономерно разгорающимся и закономерно погасающим». Огонь у Гераклита
— не просто принцип единства, проступающий за видимой картиной мирового
процесса, он «разумен» по своей природе; это верховное Божество (не совпадающее
с мифологическим Зевсом) и «судия» мира. Этот вселенский закон Гераклит
впервые назвал Логосом, что значит: слово, мысль, закон, разум. Логос у
Гераклита — это начало, определяющее все процессы быстротечного мира, рациональная
его сущность, сходная с тем, что человек осознает в себе как разум. По
аналогии с человеческим мышлением Логос мира проявляет себя как «замысел,
устроивший все». Источником Логоса, по учению Гераклита, несомненно, является
вселенский Огонь.
Для Гераклита Божество не есть живое личностное начало, но, скорее,
Сила, неотделимая от самого космоса. Он полагал, что через определенные,
очень большие промежутки времени космос возвращается в изначальное огненное
состояние и потом рождается из Огня... Следовательно, истории нет, впереди
нельзя ждать новых ступеней к совершенству. Состояние Вселенной, созидаемой
борющимися силами, состояние человечества, погруженного в «распрю», представлялось
Гераклиту вечным.
Как же согласовать эту картину бессмысленно кипящей Вселенной с высшим
Разумом, с Логосом? Ответ Гераклит дает решительный и весьма суровый: «Для
Бога все прекрасно, хорошо и справедливо, а люди одно приняли за справедливое,
а другое — за несправедливое». Это означает, что Божественное бытие живет
своей жизнью, что оно не связано с человеком, не считается с ним. Люди
— лишь страдательные существа, порожденные космической «игрой в шашки».
Верховный Огонь «отрешен от всего», находится по ту сторону человеческих
ценностей.
Гераклит пытался построить теологию, не отделяя Божественного от природы,
духа от материи. Естественно поэтому, что черты природного мира: внеморальная
закономерность и детерминизм — были перенесены им и на высшую Реальность.
Сократ.
Афины, вторая половина V в. до Р.Х.
В отличие от Гераклита Сократ (ок. 470—399 гг. до Р.Х.) искал истину
не в природе, а в человеке. Что такое сам человек? Для чего он живет и
как он должен жить? Существует ли истина, или она — мираж? Вот вопросы,
которые рано стали занимать Сократа. Он искал великого, прекрасного и истинного,
но говорил так просто, прибегал к таким обыденным примерам и сравнениям!
Он учил людей добру, но беспощадно издевался над ними. Эта двуликость Сократа
многих сбивала с толку, а ведь именно в ней можно видеть ключ к пониманию
личности философа. Не заставляло ли его надевать личину простачка, играть
комедию, почти юродствовать какое-то особое целомудрие и скрытность? Быть
может, ирония и неуемная говорливость помогали ему оберегать тайный огонь
души? Не случайно Сократ, с виду безобидный говорун, оказался настоящим
«возмутителем спокойствия» Афин.
Это было время кризиса афинской демократии, всеобщего равнодушия к
высоким идеалам, попрания прав человека. И вот на афинских площадях стал
появляться коренастый человек с отвислым животом; казалось бы, его курносое
лицо с глазами навыкате и толстыми губами могло вызывать только жалость
и насмешку у греков, большое значение придававших внешней привлекательности.
Но его огромный лоб как бы говорил о могучем уме. Сократ нередко обращался
к первому встречному и несколькими вопросами втягивал собеседника в дискуссию.
Его манера вести спор располагала и заинтриговывала, он, казалось, готов
был дать спорщику положить себя на лопатки. Однако в итоге Сократ приводил
в замешательство любого острослова.
Первым делом философ попытался изобличать самоуверенный догматизм и
начал с искреннего признания: «Я знаю, что ничего не знаю». Ради своей
миссии Сократ пренебрегал всеми жизненными удобствами, став чем-то вроде
нищенствующего подвижника. Но он не был аскетом, его самоотречение было
поиском свободы: он отворачивался от всего, что порабощает и связывает.
На фронтоне Дельфийского храма была надпись: «Познай самого себя».
Греки понимали смысл этого афоризма так: «Познай, что ты только человек».
Сократ же вложил в него иное содержание: человеку нужно начинать исследование
бытия с себя. В самом деле, какой толк гадать о пространстве, атомах и
движениях звезд, если твоя собственная жизнь для тебя все еще загадка?
Искать ее разрешения следует не в космосе, а в недрах человеческого духа.
И цель эта была для него не отвлеченной, но конкретно-жизненной; он сознавал
ее как поиск человеком высшего блага. Люди, по его мнению, слишком мало
ценят сокровище, которым владеют, — они не знают своей души и лишь поэтому
оказались беспомощными и слепыми в мире вещей. Отсюда — и «ужас Рока»,
и безнадежность.
Рис. 93
Сократ. Статуэтка
Какова цель твоей жизни? — спрашивал Сократ. — В чем видишь ты ее назначение
и что считаешь счастьем? Твои друзья жаждут богатства, славы, удовольствий?
Но проверь хорошенько — это ли цель, достойная человека? И как легко все
это утратить!
Беседуя с молодежью, мудрец шаг за шагом развенчивал ходячие идеалы
и показывал их обманчивость. Своим судьям он потом скажет: «Ведь я только
и делаю, что хожу и убеждаю каждого из вас, и молодого, и старого, заботиться
прежде всего не о теле и не о деньгах, а о душе, чтобы она была как можно
лучше».
Преходящие блага не могут составлять подлинного счастья, но это не
значит, что истинное добро обнаружить невозможно. Оно тождественно высшей
мудрости, которая делает жизнь человека совершенной. Вы, говорит Сократ,
блуждаете лишь потому, что не открыли основ добродетели, заложенных в нас.
Обратитесь к себе, к своему разуму, и он научит вас мужеству, покажет вам
необходимость воздержания, умеренности, правдивости. Вы поймете, что по
отношению к людям следует быть справедливыми, а по отношению к высшим силам
— благоговейными.
Итак, Сократ верит в благой смысл человеческого существования. Он лишь
говорит, что этот смысл не лежит на поверхности, а дан как задача. Инструментом
ее решения служит у философа диалектика — поединок доводов.
Вот он останавливает приглянувшегося ему человека и задает вопрос.
Он внимателен, серьезен, порой прикидывается наивным, спрашивает, возражает,
уточняет.
«А что, друг, ты понимаешь под таким-то словом? А не будет ли ошибкой
толковать его так?» Его оппонент знает, что такое благо и мудрость. Пусть
же скорей просветит он бедного Сократа! — И все дальше и дальше увлекает
он спорщика. «Да, да, это так», — вынужден соглашаться тот. Но мудрец не
довольствуется частной победой, он продолжает: «Давай-ка рассмотрим этот
вопрос тщательнее. Ты следишь за мной? Следи внимательно!»
И вьется, развертывается нить аргументов, определений, выводов. Собеседнику
становится не по себе, он так привык к шаблонным словам, что никогда особенно
не вникал в их значение. Доводя мысль собеседника до абсурда, Сократ показывал,
что тот родил «пузырь», а не настоящее дитя, и увлекал его к дальнейшему
анализу, помогая «произвести на свет истину». Поэтому свой метод Сократ
называет маевтикой — духовным акушерством; таким образом он побуждает собеседника
самого открывать истину. Человек должен найти в себе и высвободить чистую
мысль, «она требует ясной причинно-следственной связи и обоснованности
заключений». Таким образом Сократ разрабатывал начала индуктивного* способа
познания.
_______________________________________________________________
* Индуктивный способ познания ведет от фактов (частого) к гипотезе,
обобщающей эти факты.
Несмотря на веру в возможность познания истины с помощью разума, на
иронию, Сократ недвусмысленно подчеркивал, что метод его имеет границы
и не претендует заменить мистическое познание. Человеку дан разум, это
его достояние, а высшее открывается иным путем. Сам же он «совет от богов
ставил выше всех человеческих отношений». В нем жила вера в высшее Благо.
Сократ понимал его как небесный Промысел. И отнюдь не диалектика открыла
Сократу этот аспект верховной Сущности; источник его видения нужно искать
в личном духовно-нравственном опыте мудреца.
Религиозная интуиция Сократа составляет душу всей его философии. Поскольку
Бог есть Добро, образованный им мир предназначен для радости, гармонии,
для блага. Отражение в человеке духовного Божественного принципа позволяет
людям быть разумными и творческими существами. А боги — это те тайные силы,
которые влияют на жизнь человека. Но все они подчинены единому божественному
Благу. Напрасно люди надеются подкупить их дарами, не отрекаясь от зла.
Боги — помощники человека, но они могут содействовать ему только в добре,
ибо только оно есть высшая цель богов и людей.
Из всего этого видно, что Сократово «богословие» стоит ближе к библейскому
учению, чем все, чего достигла античная мысль до Сократа. Сократ показал,
что вера и разум совместимы, что религия не есть нечто иррациональное,
однако пример самой его личности показывает, что ни вера, ни нравственность
не строятся одной лишь логикой. Таинственное обаяние исходило от того Сократа,
который часами мог стоять, погруженный в созерцание, который предчувствовал
будущее, слышал голос «даймониона» (какого-то божественного существа в
себе), — верил в реальность божественного Добра. И особенно от того Сократа,
который пошел на смерть ради истины.
Смерть мудреца
Афины, 399 г. до Р.Х.
Сократ прививал слушателям умение критически мыслить. За это он был
объявлен опасным совратителем, внушающим юношам неуважение к отечественным
обычаям и вере, пренебрежение к авторитетам.
В годы, когда Афины потерпели поражение в Пелопоннесской войне, что
привело к усилению внутренних беспорядков, Сократ оказался «козлом отпущения»,
на ком можно было сорвать накопившееся недовольство. Нашлись люди, которые
подали на него жалобу в суд за то, что он «портит молодежь, не признает
богов». Друзья советовали Сократу составить «апологию» — защитительную
речь на суде, но философ отказался. «Если я буду предан казни несправедливо,
— говорил Сократ, — то это будет позором для тех, кто предаст меня казни».
Пусть он не смог покорить невежество и ненависть силою своего разума, в
его распоряжении остается союзница сверхчеловеческая — его смерть, смерть
мудреца и честного человека.
На суде Сократ заявил: «Если бы теперь, когда меня Бог поставил в строй,
обязав, как я полагаю, жить, занимаясь философией и испытуя самого себя
и людей, я бы вдруг испугался смерти или еще чего-нибудь и покинул строй,
это был бы ужасный проступок». Сократ сравнил себя с оводом, подгоняющим
тучного и обленившегося коня. И если афиняне, рассердившись на него, как
люди, внезапно разбуженные ото сна, убьют его, то они всю остальную жизнь
проведут в спячке. Он пророчит своим судьям, что их постигнет кара пострашнее
той смерти, к которой они приговорили философа: вечный позор как душителям
свободы и разума. Мужественное и независимое поведение Сократа на суде
вызвало озлобление толпы, и его приговорили к смерти.
Рис. 94
Сократ
В последние часы Сократ вел с учениками привычную дружескую беседу.
Он не осуждал своих палачей, а жалел их. Несомненно, вера в Провидение
не покидала Сократа, и в эти предсмертные минуты она восторжествовала над
естественным человеческим страхом смерти. Он сам совершил омовение, чтобы
избавить от хлопот тех, кто будет его хоронить. Не изменившись в лице,
не дрогнув, принял он чашу с цикутой и со словами молитвы о том, чтобы
«переселение» в иной мир совершилось благополучно, неторопливо осушил кубок.
Так закончил свой долгий жизненный путь этот удивительный человек,
неутомимый искатель истины. Он уверовал в разум, но с улыбкой встретить
смерть помогло ему доверие к благости Высшего начала. Принимая яд, он не
знал, что ожидает его за гробом, но до конца предался небесной воле. Это
и было источником его мужества и спокойной радости, которые так поразили
учеников. Не случайно Отцы Церкви называли Сократа «христианином до Христа».
Платон. Поиск истины.
Афины, Мегары, Египет, Сицилия,
399-387 гг. до Р.Х.
Ученик Сократа Платон (427—347 гг. до Р.Х.), потрясенный смертью учителя,
продолжил его дело — поиск истины. Он пишет «сократические» диалоги, стремясь
воссоздать живой, творческий процесс поисков.
«Творения философов значительно позднейших давно уже пожелтели и высохли,
спал их нарядный убор и стоят перед сознанием оголенные их схемы, как мерзлые
деревья зимой. Но живы и будут жить претрепетные Диалоги Платона. И нет
такого человека, который хотя бы одно время жизни своей не был платоником.
Кто ведь не испытывал, как растут крылья души?» — писал о. П. Флоренский*.
Трудно перечислить всех мыслителей от Аристотеля и Отцов Церкви вплоть
до наших дней, которые так или иначе не испытали бы на себе влияние Платона.
Христианские философы рассматривали учение Платона как пролог к Новому
Завету.
_______________________________________________________________
* Отец Павел Флоренский (1882—1943) — священник, религиозный философ,
ученый, один из выдающихся мыслителей XX в. Погиб в заключении.
Платоново учение о высшем Божестве, духовном мире и бессмертии духа
несомненно способствовало осмыслению Евангелия античным миром и помогло
формированию христианской философии; однако «идеализм» таил в себе угрозу
извращения христианства тем, что вносил в него идеи, глубоко ему чуждые.
Из них можно назвать три основные: отвлеченный спиритуализм, родственный
индийскому, пантеистическое течение и отсутствие духа свободы, без которого
христианство немыслимо.
Платон был человеком деятельным. После гибели Сократа он едет в Мегары
к знаменитым философам, изучает математику, пифагорейскую теософию*, древнюю
орфическую мудрость, посещает Египет. Он не только напряженно ищет истину
— он стремится претворить ее в жизнь и для этого едет на остров Сицилию,
в Сиракузы, чтобы попытаться построить идеальное государство.
_______________________________________________________________
* Теософия (греч. «божественная мудрость») утверждает, что высшая Истина
раскрывается только особо посвященным, подготовленным к этому философскими
занятиями людям. Сам принцип теософии противоречит основному смыслу Евангелия,
открывающего Бога всем людям.
Но, не найдя поддержки у правителя Сиракуз и потерпев неудачу в своих
замыслах, Платон возвратился в Афины. Во время путешествия его продали
в рабство, но кто-то, выкупив Платона, спас его.
Платон пришел к выводу, что конфликт между поборниками правды и людьми,
живущими лишь по своим прихотям, неизбежен. Значит, «тот мир, в котором
праведник должен умереть за правду, — не есть настоящий мир. Существует
другой мир, где правда живет», — писал Вл. Соловьев* в исследовании о Платоне.
Отказываясь признать хаос видимого бытия в качестве последней истины, Платон
всем своим существом тянулся к тому незримому миру, в котором предчувствовал
свою небесную отчизну.
_______________________________________________________________
* В. С. Соловьев (1853—1900) — выдающийся религиозный мыслитель, философ,
поэт и публицист.
Платону было около сорока лет, когда к нему пришла слава. Он становится знаменитым на всю Элладу, к нему едут ученики. Недалеко от Афин ученики Платона приобрели небольшое имение с рощей, посвященной герою Академу. Там философ беседовал с учениками, работал. С тех пор этот приют мысли — Академия — много веков будет притягивать самых разнообразных искателей мудрости: из нее выйдут Аристотель и Зенон, Плутарх и Климент Александрийский, Василий Великий и Григорий Богослов.
Идея двух миров
Афины, 387-370 гг. до Р.Х.
Каких бы тем ни касался Платон, основное, что неизменно влекло его,
— это существование вечной духовной Реальности. Мысль Платона родилась
из страстного протеста против дурной действительности; вырваться из тьмы
в мир лучезарной Истины было для него вопросом жизни и смерти. В мучительном
кризисе напряжение его духа достигло той крайней черты, где грубый покров
вещей дает трещину и открывается достоверность высшего плана бытия.
Сущность своего учения Платон, нередко обращавшийся к образному «мифологическому»
языку, передал в такой картине. Люди как бы находятся в темной пещере,
во всю длину которой тянется широкий просвет. С малых лет у них на ногах
и на шее оковы, так что они не могут двинуться с места и видят только то,
что у них перед глазами. А так как они обращены спиной к свету, то и видят
лишь тени от предметов, попадающих между источником света, горящим в вышине,
и их темной пещерой. Таков наш видимый мир. Люди, привязанные к чувственным
представлениям, принимают тень за подлинную действительность, и, освободившись
от оков, не сразу могут освоиться с мыслью, что есть высший, недоступный
ощущениям мир, и только постепенно оказываются в состоянии познавать его.
А познать высшую Реальность человек способен потому, что он не исчерпывается
телом; в его душе есть некая точка — дух, или, как его называет Платон,
«ум», который является пересе-чением двух миров. Человек в своей земной
жизни принадлежит одновременно двум измерениям. «Душа» лишь на определенный
срок связана с тленным телом, а сама она, в отличие от тела, подобна «божественному,
бессмертному, умопостигаемому». Она есть главенствующее начало в человеке
и призвана управлять телом. После же разлуки с телом душа уходит в подобное
ей самой место, божественное, бессмертное, разумное, и, достигнув его,
обретает блаженство и впредь навеки поселяется среди богов. Затем по причине
стремления к жизни душа претерпевает новые воплощения (метемпсихоз) и лишается
своей роли в общении с божественным. Избежать «круга рождений» помогает
философия, лишь одна она способна «освободить» душу, она делает жизнь мудреца
возвышенной и учит не бояться смерти. Способность человека познавать высшее
есть припоминание (анамнесис) того, что душа вынесла из запредельных сфер.
В частности, по Платону, и мысль о божественном Единстве является именно
припоминанием того, что «некогда видела наша душа, когда она сопутствовала
Богу, свысока глядела на то, что мы теперь называем бытием, и поднималась
до подлинного бытия».
Рис. 95
Платон. IV в. до Р.Х.
Платон говорит, что каждому физическому явлению в мире соответствует
какой-либо из наших органов чувств. Значит, и разуму должны соответствовать
реальные умопостигаемые объекты — эйдосы. Они постигаются не рассудком,
а особым умственным зрением, обращенным к незримой реальности непосредственно,
интуитивно.
Сократ говорит о Божестве как о высшем Благе и красоте. Размышляя об
этом, Платон идет по тому же пути. Тот, кто хочет постигнуть Красоту и
Добро в их последней глубине, то есть постигнуть Бога, должен напрягать
свое «умственное зрение», подниматься ввысь, «не привлекая в ходе размышления
ни зрения, ни иного какого чувства». И, лишь освободив свой дух от тленного,
разум может познать, что есть истинная Красота в вечной сущности, сама
в себе. «Познаваемые вещи могут познаваться лишь благодаря Благу; оно же
дает им бытие и существование, оно — за пределами существования, превышая
его достоинством и силой». Здесь удивительным образом сходятся пути умозрения
и мистики; исходной точкой для Платона служил не только интеллект, но и
мистическое видение сверхчувственного мира.
Тот день, когда Платон впервые провозгласил, что видимое бытие укоренено
в Невидимом, стал великим в истории человеческой мысли. Это открытие определило
основные пути западной философии.
Однако при истолковании связи духа и материи у Платона возникли трудности.
Если душа на земле — изгнанница, а тело для нее только обуза и от него
происходят все мыслимые виды зла, то высшая цель мудреца — готовить себя
к смерти, к моменту, когда он наконец избавится от постылого бремени. А
до того он может находить счастье в «воспоминаниях» о встречах с горним*
миром.
________________________________________________________________________
* Горний — высший.
Нетрудно понять, каким препятствием стал «идеализм» для принятия Воплощения и Воскресения. Учение Церкви о Богочеловечестве, о таинствах, освящающих материю, и о грядущем бессмертии целостного человека должно было казаться «идеалистам» унижением чистого духа, совершенного в своей бесплотности.
Государство.
Афины — Сиракузы, 370—354 гг. до Р.Х.
Платон верил, что в сфере эйдосов есть некий высший архетип Государства.
Этот «Идеальный Полис» мыслился им в виде слаженного организма, все части
которого связаны и служат друг другу.
Платон считает, что государственный порядок есть воплощение морального
состояния граждан. А сами нравственные принципы коренятся в том вечном
Добре, которое должно определять жизнь каждого человека. Отсюда вывод,
что социальное переустройство неотделимо от внутреннего преобразования
людей. Это была глубокая идея, верность которой трудно оспаривать. Если
отрицать объективное значение справедливости, то непонятно, например, почему
плохо неравенство и угнетение, — ведь горькие для одних, они вполне устраивают
других. Поэтому отказ от единой правды обычно приводит лишь к смене форм
несправедливости .
Рис. 96
Храм Посейдона
Рис. 97
Афина. Роспись амфоры. Фрагмент. 490-480 гг. до Р.Х.
Эти мысли Платон развил в своей книге «Государство». Философ утверждает,
что общество складывается не случайно, а потому что люди нуждаются друг
в друге. Труд есть нечто связывающее людей. Поскольку основы справедливости
нужно искать в мире духовном, то для управления городом более всего подходит
человек, приобщенный к истинной мудрости. Значит, управлять государством
должны философы, познавшие мир эйдосов. Другие люди будут охранять государство,
третьи — трудиться.
Особое значение придает философ воспитанию, цель которого — заставить
представителей каждого класса знать свое место. Дети сразу после рождения
отбираются у матери и отдаются на воспитание государству. Читать им дают
только строго проверенные книги. Люди владеют всем сообща. Отменяется семья,
воины вступают во временные браки по указанию правителей. Люди воспитываются
так, чтобы не знать личных потребностей и всегда быть готовыми жертвовать
всем для отечества. Поэты, которые не отвечают духу государства, изгоняются.
Ради блага людей стражи будут зорко наблюдать за тем, что едят граждане,
во что одеваются, как развлекаются.
Рис. 98
Ника Самофракийская. Около 790 г. до Р.Х.
Заботясь о «народе», Платон, по-видимому, совершенно не принимает в
расчет личность. Он властно ломает старое, диктует, свергает, ибо люди
для него — неудачно поставленные фигуры на шахматной доске, которые необходимо
расположить в правильном порядке. Философу важна не каждая из них, а общая
схема, которую он чертит с решительностью полководца. Платон уверен, что
едва только будет установлен предложенный им порядок, как в государстве
воцарится счастье. Над тем, какой ценой оно будет куплено, он не задумывается.
Одним словом, Платон создал проект «закрытого» авторитарного государства,
которое определяет для всех граждан цели, интересы, вкусы и даже моду.
Функции власти расширены Платоном до бесконечности: он присваивает ей право
распоряжаться и в экономической, и в культурной, и в религиозной сферах.
Таков мрачный итог попытки обрести гармонию без свободы.
Свобода требует от человека подвига, творчества, ответственности, здесь
же все ясно, все решено, на все вопросы заранее готов ответ. Отдаться такому
безмятежному существованию было старым искушением человечества. Не раз,
тяготясь своей свободой, люди были готовы променять ее на «чечевичную похлебку»*.
____________________________________________________________
* За чечевичную похлебку Исав, сын Исаака, променял свое первородство
младшему брату Иакову, который и получил вместо него благословение отца
(Быт 25).
Особенно остро «боязнь свободы», неумение и нежелание ею пользоваться
сказываются в переходные эпохи, когда человек сбрасывает оковы, а потом
не знает, что делать дальше; тогда он готов ради покоя и порядка снова
вернуться к рабству.
Платон совершил попытку претворить свои идеалы в жизнь. Она оказалась
неудачной, и это было благом, потому что в случае успеха Платон оказался
бы в числе исторических преступников. Потому что добро без свободы неизбежно
оборачивается злом.
Логос и Хаос.
Афины, 354-347 гг. до Р.Х.
В последние годы Платон пытается понять, что собой представляют силы
Добра и Зла в устройстве Вселенной. Он утверждает, что мир сотворен Демиургом
(Создателем). Верховный Разум, или Логос, творит целостный мир по образу
эйдосов, а в конечном счете — по образу совершенства. Космос сотворен как
«единое видимое живое существо», обладающее разумом и душой. Вселенская
душа была создана первой и послужила объединяющей основой для космоса.
Таким образом, миротворение есть процесс активности Логоса в царстве вечного
Хаоса, но черты несовершенства остаются неизбежными в нашем «наилучшем
из миров». Создание Вселенной закончено, но полностью изгнать из нее хаотическое
начало не под силу и самому Демиургу, ибо оно связано с властью Ананке
— Необходимости... Человеку не остается ничего иного, как примириться с
фактом несовершенства. Мятеж против зла, апокалиптическая надежда — все
это оказывается чуждым Платону, наследнику магического миросозерцания.
Величие Платона заключалось в прозрении высшего духовного мира, где
человек находит свою небесную родину. Но кроме солнечного света Логоса
в его сознание проникает и обманчивый лунный свет дионисического дуализма;
позади же всего грозно сверкают звезды ночного неба — Судьба и Необходимость.