Слово председателя Совета при президенте РФ по развитию гражданского общества Михаила Федотова на вручении ему премии имени Александра Меня за культурное, а также духовное сближение народов Германии и Российской Федерации

30 января 2015

 

 

Уважаемые дамы и господа, дорогие друзья!

 

Не скрою, я весьма польщен и еще больше смущен решением жюри, ибо рядом с теми поистине выдающимися людьми, которые были удостоены этой уникальной премии в прежние годы – рядом с Михаилом Горбачевым, Чингизом Айтматовым, Львом Копелевым, Людмилой Улицкой, Даниилом Граниным, рядом с послом фон Штуднитцем и другими – я чувствую себя очень неловко. Единственная мысль, которая дает мне силы принять эту премию, заключается в понимании того, что эта премия предназначена не мне, Михаилу Федотову, а всему нашему Совету по правам человека, который я имею честь возглавлять с октября 2010 года. И можете не сомневаться: в нашем Совете среди шести десятков замечательных людей есть немало тех, кто вполне достоин такой премии. Достаточно сказать, что вчера, когда разнеслась весть о заключении под стражу многодетной женщины, звонившей в украинское посольство, члены Совета буквально оборвали мне телефон, наперебой предлагая меры нашего реагирования. И уже сегодня утром соответствующие обращения пошли облеченным властью адресатам. Поэтому от имени всех членов нашего беспокойного, настойчивого и неутомимого Совета, многие из которых присутствуют сегодня в этом зале, а один уже выступал с этой сцены (я имею в виду Николая Карловича Сванидзе) – так вот от их имени я принимаю эту уникальную премию и говорю спасибо членам жюри и учредителям за их решение.

Здесь, в этом зале, где столько связано с именем отца Александра Меня, сегодня уже говорилось о скрещении круглых и полукруглых дат: 80 лет со дня рождения отца Александра, которое мы отметили буквально неделю назад, 25 лет со дня его трагической гибели, которые придутся на сентябрь, и 20 лет с момента основания премии его имени. Может быть, это нескромно, но позвольте мне присоседиться с еще двумя датами, которые только-только миновали – 20 лет со дня создания Комиссии по правам человека при Президенте России и 10 лет с момента ее преобразования в нынешний Совет по развитию гражданского общества и правам человека. Конечно, это разновеликие годовщины, но я берусь утверждать существование некоей органической связи между земным путем и духовным наследием отца Александра Меня и правозащитной миссией нашего Совета. Но об этом, если позволите, чуть дальше.

В этом и следующем годах нам предстоят еще много подобных 20-летий и 25-летий, мимо которых пройти невозможно: слишком много событий, перелистнувших многовековую историю нашей страны, произошло на пересечении восьмидесятых и девяностых годов прошлого столетия. Достаточно вспомнить закон СССР о печати, к созданию которого четверть века назад мы с Юрием Батуриным имели самое непосредственное отношение. История этого закона очень показательна для осмысления того периода, Она подтвердила недоброе предчувствие Михаила Андреевича Суслова, озвученное им еще осенью 1968 года на заседании Политбюро ЦК КПСС, на котором обсуждался первый, вполне, надо сказать, советский проект закона СССР о печати. Но даже тот проект представлялся подозрительному Суслову смертельно опасным для тоталитарной системы. Вот почему он спросил: «Известно, что между отменой цензуры в Чехословакии и вводом советских танков в Прагу прошло всего четыре месяца. Я хочу знать: если мы примем закон о печати, кто будет вводить танки в Москву?».

Признаемся: он как в воду смотрел! 12 июня 1990 года был принят закон о печати, а спустя всего четырнадцать месяцев, 19 августа 1991 года в Москву вошли танки. А к декабрю Советский Союз перестал существовать. Так еще раз была доказана теорема о несовместимости тоталитаризма со свободой слова. Точно так же убийство отца Александра доказало несовместимость тоталитаризма и вскормленных им невежества, нетерпимости, бесчеловечности с подлинной духовной свободой.

Должен сказать, что миссионерский путь отца Александра Меня очень перекликается с миссией нашего Совета, как минимум, в одном контексте. Этот контекст – гуманизм. В своих публичных лекциях, проповедях и книгах отец Александр постоянно говорил о новом гуманизме, о воспитании человечности в человеке. Он видел суть христианства, в частности, в том, что оно «исповедует свободу как один из важнейших законов духа, рассматривая при этом грех как форму рабства,» и в то же время «знает, что достоинство личности, ценность жизни и творчества оправдываются тем, что человек является творением Божиим».

Эти строки предельно точно передают суть духовного послания отца Александра. И наш Совет всегда старается следовать этому завету. Тем более, что в Положении о Совете есть удивительные для нашего прагматичного и жесткого времени слова о содействии модернизации и гуманизации российского общества.

Конечно, принимая в 2009 году приглашение войти в состав Совета, и потом, в 2010-м, соглашаясь возглавить его, я, как и многие мои коллеги по Совету, был полон надежд, планов, ожиданий. Я рассчитывал на то, что Совет станет реальным коллективным советником главы государства, а я возьму на себя скромную роль дружественного интерфейса. Все мы были идеалистами и неисправимыми оптимистами в отношении уготованной нам миссии. Собственно, такими альтруистами и должны быть те, кто взял на себя труд бескорыстно защищать права других людей, одновременно защищая верховенство права как общую ценность. У нас не было иллюзий, как в начале 90-х годов, но мы жили надеждой. Конечно, между нами было и по сей день сохраняется то самое разномыслие, о необходимости которого часто говорил в своих лекциях отец Александр, ссылаясь на Новый Завет. «В столкновении различных идей, установок, - говорил он, - мы яснее понимаем свои позиции». Правда, мы в подобных случаях чаще ссылаемся не на Евангелие, а на 13-ю статью Конституции, гарантирующую идеологическое многообразие. Но суть от этого не меняется: мы разные, но мы едины в своей готовности свернуть горы ради общественного блага.

Так мы начинали, вдохновленные, в том числе, примером отца Александра, видевшего свой долг в том, чтобы донести людям правду о Богочеловечестве, о свободе, об открытости к проблемам, внутренним и внешним, открытости к противникам и к миру.

Теперь мы уже точно знаем, сколь трудна оказалась наша задача. Мы знаем по именам те горы, которые удалось свернуть, и те, которые остались неколебимы, и те, которые родили мышь. Но тем не менее мы остаемся, по большей части, такими же идеалистами и оптимистами.

Конечно, теперь мы стали мудрее, опытнее. Но ничуть не стали смиреннее или пассивнее. Мы теперь реже делаем резкие заявления, но значительно чаще посещаем колонии и СИЗО, пишем проекты нужных обществу законов или, напротив, пытаемся с помощью наших экспертных заключений предотвратить принятие вредных, ошибочных и опасных для общества законов. Наша задача – хотя бы минимизировать ущерб от них.

Но вот что примечательно: сколько бы ни игнорировали наши предложения, сколько бы ни высмеивали наши экспертные заключения, но рано или поздно они признаются правильными. Самый свежий пример – закон о запрете рекламы на платных телеканалах. Как только появился на свет скороспелый проект этого, как минимум, странного закона, Совет немедленно отозвался на него разгромным экспертным заключением. Но это не помогло – закон без сучка, без задоринки проскочил все стадии законодательного процесса со скоростью курьерского поезда. А теперь те же самые законодатели с той же самой скоростью его отменяют. Значит, все-таки Совет был прав, раз наши оппоненты были вынуждены сжевать собственную шляпу? Может быть, и в других вопросах следовало бы прислушаться к мнению Совета? Но это вопрос риторический.

В свое время, как Вы знаете, Совет очень пристально занимался делом о гибели в московском СИЗО юриста Сергея Магнитского. Члены Совета даже участвовали в допросах обвиняемых, о чем нельзя было и помыслить в прошлом, да и сегодня это выглядит чем-то нереальным. Но это было! И именно Совет инициировал принятие двух законов, которые с полным правом могу назвать первым и вторым законами Магнитского. Я говорю о двух поправках в Уголовно-процессуальный кодекс, к инициированию которых нас подтолкнула эта трагедия.

Одна касалась права подследственных на медицинское освидетельствование с целью изменения меры пресечения на не связанную с содержанием под стражей. Если бы эта норма существовала раньше, Магнитский мог бы выйти из СИЗО и остаться жив. Сейчас статистика показывает, что этим правом пользуются уже тысячи подследственных. Но этого мало: нужно шире использовать альтернативные меры пресечения. Разве нельзя было эту многодетную мать, о которой я говорил в начале своего выступления, оставить под подпиской о невыезде, чтобы она могла кормить грудью своего 3-месячного ребенка?! Не только можно, но и нужно, если руководствоваться словами отца Александра о бесконечной ценности человеческой личности и о том, что Царство Божие касается вас, когда вы творите доброе. В этом вечное обоснование альтруистической этики, активной и действенной. Увы, неандертальцы духа и нравственности (я снова возвращаюсь к словам отца Александра) не понимают, что евангельская стрела нацелена в вечность, а значит, может попасть и в каждого из них.

Вторая поправка касалась запрета на заключение под стражу лиц, обвиняемых в экономических преступлениях. Если бы эта норма существовала раньше, Магнитский вообще не оказался бы в СИЗО и, опять таки, остался жив. Кстати, эта новелла привела к тому, что число уголовных дел, возбужденных по некоторым «экономическим» статьям Уголовного кодекса, сразу сократилось на 70-80 процентов. Так неожиданно оказалось, что гуманизация уголовной политики работает, помимо прочего, на снижение уровня коррупции в следственных органах.

Можно, конечно, игнорировать предложения Совета. Можно раз за разом топить наши инициативы в бюрократических отписках. Можно выхолащивать наши предложения, редактируя ёлку до телеграфного столба, как случилось с нашими проектами прошлогодней амнистии к 20-летию Конституции и закона об общественном контроле. Можно вешать на нас всех собак, обвинять во всех смертных грехах, включая то госдеповские «печеньки», то «кремлевские пирожки». Но вот беда: такое отношение к Совету не помогает решить ни одной из реально существующих в стране проблем, если, конечно, не руководствоваться принципом, «чем хуже, тем лучше». Наш Совет исходит из другого принципа: если можешь сделать добро, делай! В каком-то смысле мы смотрим на общественную жизнь так же, как учил отец Александр, как на одну из сфер приложения евангельских принципов. Вот почему мы бьемся за укрепление гарантий независимости судей, за суд присяжных, за развитие институтов УДО, помилования, амнистии... И это при том, что судебно-правовая реформа – только одно из более чем двух десятков направлений работы Совета.

Но помимо общих, глобальных – в масштабе «глобуса Российской Федерации» – проблем, мы все чаще занимаемся судьбами отдельных людей – будь то несправедливо осужденные бедолаги, выброшенные на улицу семьи, разоренные фермеры или раненые дети с востока Украины. Тем более, что Совет – благодаря участию в нем людей, пользующихся доверием общества, - часто воспринимается как одна из немногих возможностей «достучаться до небес».

Конечно, в Положении о  Совете было предусмотрительно записано, что Совет не рассматривает частные жалобы, в том числе по жилищным вопросам, на решения судов и так далее. Но миссия «последней надежды» слишком важна, чтобы ею пренебрегать. Хотя, безусловно, возможности наши, мягко говоря, невелики и во многих случаях мы можем только сами сочувствовать и просить о сочувствии других. Но ведь и простое человеческое сострадание, элементарное соучастие в судьбе, доброе слово бесценно для человека чувствующего, тем более в бездушном и безвоздушном пространстве окружающей среды.

Поэтому мы так радуемся, когда удается кому-то помочь. Например, отстоять квартиру для многодетной женщины, абсолютно законно, но совершенно бесчеловечно выбрасываемой на улицу на том основании, что бывшим женам военнослужащих жилплощадь не полагается. Но разве бывают «бывшие дети», допытываемся мы у многозвездных генералов, глядя им прямо в глаза? И в порядке исключения проблема решается.  

Именно так, в ручном режиме, удалось отстоять мемориальный музей истории политических репрессий «Пермь-36» и воронежский Дом прав человека, обеспечить помещением московский офис «Движения за права человека», разобраться в причинах протестов столичных врачей и массовых волнений в копейской колонии строгого режима. В конечном итоге, и справедливость, и законность были восстановлены. Но все это – в ручном режиме, хотя должна работать система: законы, суды, власть. Безусловно, управление в ручном режиме – это зло! Но без него режим сам собой становится строгим и даже особым. Причины - в устоявшихся стереотипах правового нигилизма, в «законодательном импрессионизме», когда принимаемые законы становятся формой пропаганды и запугивания, и создают лишь иллюзию правового регулирования.

Выдающийся русский философ Георгий Федотов примерно сто лет назад писал: «Опасности существуют реально на всяком пути. Но они преодолеваются не пугливым отходом от дела, не сторонними предостерегающими голосами, а внутренним блюдением, постоянной самопроверкой, судом над собой». Как председатель Совета, могу по самому строгому счету сказать: мне не стыдно за всё то, что мы сделали за эти четыре с небольшим года. Но мне стыдно за всё то, что мы не сделали или не сумели довести до конца. Правда, еще есть время доделать недоделанное, ибо правозащита – это не профессия, а миссия, которая никак не зависит от должности или членства. Например, наша любимая «Снегурочка», Людмила Михайловна Алексеева, остается таким же соучастником всех наших дел и после того, как покинула состав Совета. 

Ни минуты не сомневаюсь, что и отец Александр был бы с нами в нашем дальнем плавании со связанными руками по волнам серной кислоты. Увы, не довелось: топор убийцы прервал полет стрелы к высокой цели. Но в памяти сохранились следы того полета. Так случилось, что мое знакомство с отцом Александром произошло благодаря самиздату и тамиздату. И уже в какой-то степени подготовленными мы с женой Машей пришли на публичную лекцию отца Александра в так называемый Театр «на досках», которым в ту далекую пору руководил молодой талантливый режиссер Сергей Кургинян. Это было не просто модное, но прямо-таки символическое место. Правда, с тех пор сильно переменился этот театр: вместо досок - Поклонная гора, вместо проповеди мира – отповедь неведомому врагу.

Потом были еще лекции. И еще. И пасхальная проповедь в маленьком сельском храме в подмосковной Новой Деревне. После проповеди у нас было несколько минут для частной беседы с отцом Александром и я попросил его написать отзыв на проект закона о свободе совести, который разрабатывал наш коллега из академического Института государства и права. Он согласился. И спустя несколько дней на площади трех вокзалов в Москве он сел в мой старенький жигулёнок и передал мне несколько машинописных листов.

О чем он писал в споре правоведов? Его волновали вполне жизненные вопросы: «Как и кто будет заниматься религиозным воспитанием? Ведь большинство родителей не имеют достаточных знаний в данной области, чтобы передать их де­тям. Поэтому в проекте нужно уточнить, только ли священнослужители вправе вести такие занятия, можно ли к ним привлекать мирян (разумеется, с ведома церкви)? Будет  ли ограничиваться число детей, подростков, взрослых, желающих получить религиозное образование?». Как будто из другого измерения звучат эти вопросы на фоне нынешних споров о том, как сохранить светский характер школы. Но я легко могу спрогнозировать позицию отца Александра в этих спорах, - он предпочел бы свободу выбора.

Второй блок вопросов, волновавших тогда отца Александра: «Если религиозная информация будет распространяться только в пределах церквей, мечетей и т.д., то не приведет ли это вновь к отсечению религиозных общин от всего общества? Допустимо ли, по закону, выступление религиозных деятелей через средства массовой информация?». Сегодня эти вопросы вызывают улыбку. Но задумаемся, а хорошо ли делать внутренний духовный мир человека общественным местом и не ведет ли это к банализации общения человека с Богом?

Третий блок вопросов, сформулированных отцом Александром: «Какие формы религиозного воспитания взрослых верующих допускаются внутри зарегистрированной общины? Возможны ли собеседования, катехизация совершеннолетних, приходские стенгазеты, лагеря, кружки по изучению веры при общинах? Ведь всё это – часть религиозно-просветительской работы. Между тем, такие возможности предоставлены только атеистам, а верующие их лишены». Сегодня все эти вопросы решены настолько успешно, что атеисты требуют эмансипации значительно чаще, чем верующие.

«Прежнее законодательство, - писал отец Александр, - было ориентировано (пусть н негласно) на преодо­ление религиозных взглядов. Отсюда те диспропорции, которые мы в нём находим. Если сегодня руководящие инстанции искренне и серьезно хотят сделать всех равными перед законом, то избежать вышеназванных проблем уже нельзя. Из того, как они будут решены в новом законодательстве, станет ясно, насколько подлинна перестройка в этом отношении».

Эти строки, опубликованные в нашем академическом журнале в рамках научной дискуссии вокруг законопроекта о свободе совести, были написаны на переломе 80-х и 90-х годов прошлого столетия. В то революционное время отец Александр чувствовал себя подобно стреле, которую долго держали на натянутой тетиве и теперь ей не терпится лететь к цели. У него было столько задумок, планов, включая создание цикла документальных фильмов. Мы тоже тогда были полны надежд, видя, какие окна возможностей открыты. Стоять сложа руки перед этими окнами было нестерпимо и мы – каждый по своему и в своей предметной области – пытались вбросить свои законопроекты, идеи, смыслы в эти окна – пока они не захлопнулись. 

Когда-то Борис Пастернак заметил: «Поэт или умирает при жизни, или не умирает никогда». Отец Александр был настоящим поэтом и нёс свой пастырский крест до конца. Без передышки.

И последнее. С большим удивлением я узнал, что премия имени отца Александра Меня имеет помимо символического еще и некое финансовое измерение. Надеюсь, я никого не обижу, если попрошу главу общества «Мемориал» Арсения Борисовича Рогинского принять эти средства и использовать их на сооружение в Москве, на проспекте академика Сахарова, памятника жертвам политических репрессий. Уверен, отец Александр меня бы понял и одобрил.